* Anyone can sympathize with the sufferings of a friend; it requires a very fine nature to sympathize with a friends' success.
* No great artist ever sees things as they really are; if he did, he would cease to be an artist.
* Punctuality is the thief of time.
* The truth is rarely pure and never simple.
Когда, наконец, появились пастухи, её уже нельзя было узнать. Осипшие голоса мужчин оставляли шрамы на её теле, но она больше не шарахалась прочь. Съежившимися лоскутьями расстилалась она у подножия деревенского кладбища. Начинался праздник Ивана Купалы. Пройдёт ещё столько часов пока она, истерзанная псами и утренним звоном колоколов, сможет вернуться и устало затихнуть у порогов домов.
Это повторялось из года в год. Древние, могучие стволы елей охраняли месяцами её благополучие. В морозной остроте воздуха не мычал скот, и даже собаки тревожно озираясь, не покидали тёплых закутов. Весна дарила несколько лишних мгновений света. Но её, тишину, никто не смел потревожить и тогда.
И лишь в эту ночь - ночь Ивана Купалы - розовощёкие дочери осипших от молчания стариков мстили ей, терзая её огромное мягкое тело своими звонкими окликами, беспричинным смехом, и заходящимися от восторга стонами.
Тишина свернулась израненным зверем у взъерошенного берега реки. Сюда они не придут. И здесь она сможет переждать этот варварский обычай людей петь, кричать, надрывно и с хрипом кашлять, заходясь от горькой настойки, и проклиная долгую молчаливую зиму...
Ничего. В расплату за свои крики, девки будут ещё долгие месяцы тяжело переваливаться, как утки. Некоторые, немногие, изойдутся криком в какой-нибудь день. Криком тем более истошным, что прекратит его только беззащитный писк детёныша. Другие, беззвучно всхлипывая, будут ждать следующего дня Ивана Купалы.
А тем временем она, пышная, белотелая, сытая их унылыми взглядами, будет торжественно принимать дань беззвучно склонившихся перед ней людей и животных дальнего севера.
ca
Из моего окна виден дом.
Другие дома пристойно прикрывают своё любопытство. У него же, прям посередине черепичной его крыши – пара широко распахнутых глаз. Внимательные и чуть близорукие, они неотрывно следят за тем, что происходит на площади. Той самой площади, где стоит обелиск, завезённый кем-то из чужого величия.
По ночам дом спит, как и все старики и дети нашего города. Глаза его не закрываются. Они даже не покрываются пеленой. Но вместе с ночной тишиной, миндальный их разрез наполняется темнотой, дом словно уходит в себя, и мечтательно рассматривает калейдоскоп образов, накопившихся за день. А ведь за день мимо него проходит столько людей!
Вот и сейчас, на площадке перед домом – высокий, благообразный старик. В руке у него свежий, тщательно выглаженный и аккуратно сложенный, носовой платок. Он сосредоточенно и уверенно ходит по площадке, как человек, отчитывающий своих подчинённых. Он что-то говорит. Говорит внятно и настойчиво, не повышая голоса. Его собеседник, невидимый чужим глазам, не перебивает его.
А может он обращается к дому? Рука старика по-прежнему сжата. Сквозь пальцы вздохом выбиваются морщины в серую клетку.
Без всякой очевидной на то причины, его шаги замирают. Он окидывает взглядом фасад. Затем крышу дома. Растерянная, слабая улыбка появляется на его лице.
и тут
Нет, наверное, этого не было. Но
Дом вдруг моргнул. Беспомощно и смущённо, как очень близорукий человек, не нашедший своих очков на давно знакомом месте.
В груди у меня что-то гулко забилось. Словно почувствовав моё недоверчивое изумление, дом съёжился и застыл, пытаясь сообщить даже некое выражение безразличия своим широко расставленным глазам. Но в их пристальном и молчаливом взгляде не умещается молчание.
Словно в спешке усмехнувшись, старик бросает последний взгляд на дом, рассеяно засовывает в карман истерзанный комок и уходит. Не вижу ни шагов, ни пути его. Словно помимо воли, неотрывно всматриваюсь в глаза дома. Знаю, если буду очень внимательна, увижу, как из глаз его капнет слеза.
Проходят часы. Небо беременной тёлкой грузно ложится на карнизы. Наступают сумерки. Дом по-прежнему нем.
Когда приходит ночь, через заднюю дверь дома выходит сутулый молодой человек без шляпы и, не оглядываясь, поспешно уходит в тишину.
ba
Когда версты и часы сливаются в бездну сиротства, хрупкими линиями слов поднимается и выплёскивается на бумагу память твоего голоса, взгляда, движения рук. Отголоском ночи восстает из-под моих ладоней силуэт твоей близости. Память твоих губ жжёт, как удар хлыста. Пульс разъярённым быком бьется о тонкую перегородку виска. Ты нужна мне. Ты нужна мне как свет, как мечта, как первая улыбка ребёнка. Оглянись. Посмотри на эти тени на взмыленном песке. Видишь тёмные пятна страсти среди них? Это кровь моего сердца. Собери её в свои ладони. Схорони её под языком. В твоём шаге - ритм моего дыхания.
baa
Она проснулась от чуть скулящего звука дверных петель. В рассеянном полусне рассвета кое-как нащупала ногами тапочки, подошла к двери, задвинула щеколду.
Уже под тёплой тяжестью одеяла вдруг вздрогнула. Медленно, устало, недоверчиво, она узнавала в своём сознании происшедшее. Нет, это не было внезапным ударом молнии. Где-то в глубине души она знала, что этот день наступит. Знала, и всё-таки отказывалась узнавать его следы в своём саду. Отказывалась оглядываться назад, когда за спиной её поскрипывала калитка в сгущавшемся шепоте вечера.
Двери её дома были лёгкими, из светлого дерева, чем-то похожими на улыбку весеннего леса. Их щедро раскрытые створки впервые узнали строгость щеколды, когда на подзеркальнике появилась вторая зубная щётка. Долгое время она не могла привыкнуть к опущенным жалюзи и запиравшейся на ночь двери. Но что значили эти мелочи по сравнению с баюкающим ритмом дыхания засыпающего рядом любимого человека!
Удивительно, однако, было то, что проснувшись этим утром от растерянного всхлипа дверных петель, она только намного позже осознала сиротство постели... И не столько боль, сколько удивлённая тишина наполнила её душу, и мысли, и ещё не вполне проснувшееся тело.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
branchandrootcesy
